Занижая масштаб вещи или явления, воображение переводит его из режима
дня в режим ночи, из режима мускулиноидности в режим феминоидности, и
тем самым справляется с ним, размывает его границы, помещает в себя то,
что может представлять собой угрозу или повлечь ответственность. Диурн
через гиперболу раздувает фигуры и образы, делая мир гигантским (отсюда
циклопические сооружения, мегалиты, храмы, дворцы, статуи, пирамиды,
высокие здания, ворота, арки, порталы, стелы, колонны, курганы, замки и
т.д.). Мистический ноктюрн через литоты превращает вещи мира в игрушки,
в крохотные предметы или существа, которые можно спрятать в шкатулку,
карман, за пазуху и тем самым приручить их, сделать интимными и
безопасными. Война превращается в шахматные фигурки, которые можно
сложить в коробку.
Полноценным членом нации, нормативным гражданином, двигающимся по
строго предписанным логикой траекториям без какой-либо опасности впасть
в этнос или миф, будет являться человекоподобное, но искусственное
существо – киборг, клон, мутант, продукт генной инженерии. Оптимальный
атом нации и гражданского общества -- это человек без подсознания, без
этнических свойств, человек полностью созданный инструментарием
культуры и ее ультралогической формой. Гражданское общество и
полноценно логичная нация в своих сингулярностях и в своем обобщении
могут быть построены только в том случае, если на место людей вступят
человекоподобные аппараты, машины, постлюди. Идеальная нация, строго
соответствующая критериям логоса в его наиболее полноценном развитии, –
это нация киборгов, компьютеров, биомеханоидов.
Либеральный
консерватор рассуждает примерно так: хорошо что есть свободный
индивидуум, а вот уже свободный постиндивидуум – это слишком. Или
вопрос с «концом истории». Фукуяма на первом этапе посчитал, что
политика исчезла и что вот-вот она будет полностью заменена «глобальным
рынком», в котором исчезнут нации, государства, этносы, культуры и
религии – это просто либерализм в чистом виде. Но потом он решил, что
надо бы притормозить и внедрить постмодерн поспокойнее, без революций,
потому что в революциях может появиться что-то нежелательное, что может
сорвать план «конца истории», и тогда он стал писать, что необходимо
пока временно укреплять национальные государства – это уже либеральный
консерватизм. Он – либеральный, потому что он говорит
«да» тому главному тренду, который реализуется в модерне. Но на каждом
этапе этого реализуемого тренда он старается затормозить: «мол, давайте
помедленнее, давайте не сейчас, давайте отложим».
Ролан Барт сказал, что язык – это фашизм. Когда постструктуралисты
начали его внимательно исследовать с этой точки зрения, оказалось, что
язык содержит все формы репрессий подавлений, иерархий. Вместо жестко
структурированного языка, Барт предлагает бессмысленно бубнить, пускать
пузыри, нужно сесть где-нибудь в кафе, и пусть дальше само все
происходит, без языка, а совокупность клаксонов, выкриков, шумов, звук
капели образует новый постязык – на сей раз по-настоящему плюральный,
либерально-демократический и свободный, в отличие от «тоталитарной»,
репрессивной речи, на которой изъясняются обычные люди.
Самый важный из тропов, выражающий саму суть мифоса как
явления – это ирония. Риторика
понимает иронию, как троп, где истинный смысл скрыт или противоречит
(противопоставляется) смыслу явному. Но это - плод позднейшей
рационализации. Смысл иронии выражает главное свойства мифа - его
многослойность, наличия в нем периодов, которые представляют собой
подобие переноса строки или рифмы в конце строки в поэтическом тексте.
Леви-Стросс заметил, что миф следует читать как акростих – то есть и по
горизонтали, где развертывается сюжет, и по вертикали, где
выстраиваются оси символических соответствий между понятиями и
фигурами, для рационального сознания представляющиеся совершенно
разрозненными, но в структуре мифа объедененные символмическими
соответствиями.
Можно сказать, что если в самой Европе тайная раннеевропейская, а,
точнее, доевропейская традиция после папско-каролингской узурпации ушла
в повести о Граали, герметические поиски, алхимическое «Великое
делание», то на Руси она вполне явно воплотилась в Московской
государственности последних Рюриковичей и была выражена в знаменитой
иконографии т.н. «Древа Иессеова», изображенного в кремлевских, и не
только кремлевских, соборах. Зеркально же «Древу Иессеову»
соответствует ряд «королей Граали» и шиитское «последование имамов».
Это есть проявление изначальной традиции, которая для наших иранских
друзей постигается через исламскую мистику, а для нас – через обращение
к православной русской, прежде всего, конечно, русской дораскольной
традиции.
И эта традиция действительно имеет прямое отношение к докаролингской Европе, к меровингской теме и к теме наследников Рюрика.
Путин начинает осознавать характер гетеротелии поступков своих
предшественников - то, что они делают, приносит результат не для
России, а для наших геополитических оппонентов, а Россию, наоборот,
ослабляет. В тот момент, когда Путин приходит к этому пониманию,
Северный Кавказ, в частности Чечня, уже полным ходом движутся в
талассократическом направлении. Те же самые англосаксонские агенты
влияния в Москве и в регионах, которые перед этим развалили Варшавский
договор и интегрировали его страны в НАТО, и в Евросоюз, которые
развалили Советский Союз и установили контакты с новыми режимами на
постсоветском пространстве, заходят на следующий виток - на распад
Российской Федерации.
В чеченской истории Ельцин действует непоследовательно, то вводит
войска, то выводит, то бросает необученную молодежь на верную смерть,
то отправляет туда генерала Лебедя, который заключает позорный
предательский Хасавюртовский мир, а то и передает чеченским сепартистам
информацию о тайных складах с оружием. К тому моменту мы заходим на
распад Российской Федерации, приближается триумф Карфагена, который уже
потирает руки, поскольку вслед за Кавказом идёт Поволжье, населенное
татарами, а потом все многообразие различных регионов Российской
Федерации, которые готовятся переформатироваться и выйти из состава
Российской Федерации.
{mosimage}9 апреля в Ростове-на-Дону прошла Международная научная конференция "Регионы Юга России: вызовы мирового кризиса и проблемы обеспечения национальной безопасности".
Конференцию проводили ИППК ЮФУ, при котором существует ростовский филиал Центра Консервативных Исследований, и Южнороссийский филиал Института социологии РАН в рамках "Недели науки", посвященной 90-летию чл.-корр. РАН Юрия Андреевича Жданова.
27 марта в МГУ прошел семинар из цикла «Прикладная геополитика», который читает заместитель руководителя Центра консервативных исследований Валерий Коровин. На этот раз основное внимание уделялось описанию стратегии и тактики сетевых войн.
Зародившись
в США в постиндустриальную эпоху, теория сетевых войн дополнила и
частично заменила концепцию ядерного сдерживания и “жесткий подход”,
преобладавшие в эпоху "холодной войны".
В эпоху “холодной
войны” в концепции безопасности США (и в остальных странах мира, в том
числе и в СССР) преобладал подход условно называемый «жесткий» или
государство-центричный. В этом подходе основной акцент ставился на
контроле силы, угрозе её применения или собственно применении силы.
Государства и блоки являлись главными пользователями силы или мишенями
для ее применения.
Какая сила движет народами? Что их заставляет созидать и разрушать
империи, создавать шедевры, остающиеся в памяти человечества, или вдруг
покидать родные места, устремляясь к неведомой цели? Почему мы мыслим и
поступаем иначе, чем представители других культур, что отличает «нас»
от «не нас»? В конце концов, кто такие «мы», и как эти «мы» соотносятся
с индивидуальным «я» - с его действиями, мыслями, снами и скрытыми
комплексами?Ответить на эти – далеко не праздные – вопросы (или,
если не дать исчерпывающий ответ, то хотя бы приблизиться к пониманию
сути проблемы) пытается структурная социология – наука, возникающая на
наших глазах на стыке «классической» социологии, структуралистской
философии, этнологии, социальной психологии и юнгианского «глубинного
психоанализа».
Занижая масштаб вещи или явления, воображение переводит его из режима
дня в режим ночи, из режима мускулиноидности в режим феминоидности, и
тем самым справляется с ним, размывает его границы, помещает в себя то,
что может представлять собой угрозу или повлечь ответственность. Диурн
через гиперболу раздувает фигуры и образы, делая мир гигантским (отсюда
циклопические сооружения, мегалиты, храмы, дворцы, статуи, пирамиды,
высокие здания, ворота, арки, порталы, стелы, колонны, курганы, замки и
т.д.). Мистический ноктюрн через литоты превращает вещи мира в игрушки,
в крохотные предметы или существа, которые можно спрятать в шкатулку,
карман, за пазуху и тем самым приручить их, сделать интимными и
безопасными. Война превращается в шахматные фигурки, которые можно
сложить в коробку.
Полноценным членом нации, нормативным гражданином, двигающимся по
строго предписанным логикой траекториям без какой-либо опасности впасть
в этнос или миф, будет являться человекоподобное, но искусственное
существо – киборг, клон, мутант, продукт генной инженерии. Оптимальный
атом нации и гражданского общества -- это человек без подсознания, без
этнических свойств, человек полностью созданный инструментарием
культуры и ее ультралогической формой. Гражданское общество и
полноценно логичная нация в своих сингулярностях и в своем обобщении
могут быть построены только в том случае, если на место людей вступят
человекоподобные аппараты, машины, постлюди. Идеальная нация, строго
соответствующая критериям логоса в его наиболее полноценном развитии, –
это нация киборгов, компьютеров, биомеханоидов.
Либеральный
консерватор рассуждает примерно так: хорошо что есть свободный
индивидуум, а вот уже свободный постиндивидуум – это слишком. Или
вопрос с «концом истории». Фукуяма на первом этапе посчитал, что
политика исчезла и что вот-вот она будет полностью заменена «глобальным
рынком», в котором исчезнут нации, государства, этносы, культуры и
религии – это просто либерализм в чистом виде. Но потом он решил, что
надо бы притормозить и внедрить постмодерн поспокойнее, без революций,
потому что в революциях может появиться что-то нежелательное, что может
сорвать план «конца истории», и тогда он стал писать, что необходимо
пока временно укреплять национальные государства – это уже либеральный
консерватизм. Он – либеральный, потому что он говорит
«да» тому главному тренду, который реализуется в модерне. Но на каждом
этапе этого реализуемого тренда он старается затормозить: «мол, давайте
помедленнее, давайте не сейчас, давайте отложим».
Ролан Барт сказал, что язык – это фашизм. Когда постструктуралисты
начали его внимательно исследовать с этой точки зрения, оказалось, что
язык содержит все формы репрессий подавлений, иерархий. Вместо жестко
структурированного языка, Барт предлагает бессмысленно бубнить, пускать
пузыри, нужно сесть где-нибудь в кафе, и пусть дальше само все
происходит, без языка, а совокупность клаксонов, выкриков, шумов, звук
капели образует новый постязык – на сей раз по-настоящему плюральный,
либерально-демократический и свободный, в отличие от «тоталитарной»,
репрессивной речи, на которой изъясняются обычные люди.
Самый важный из тропов, выражающий саму суть мифоса как
явления – это ирония. Риторика
понимает иронию, как троп, где истинный смысл скрыт или противоречит
(противопоставляется) смыслу явному. Но это - плод позднейшей
рационализации. Смысл иронии выражает главное свойства мифа - его
многослойность, наличия в нем периодов, которые представляют собой
подобие переноса строки или рифмы в конце строки в поэтическом тексте.
Леви-Стросс заметил, что миф следует читать как акростих – то есть и по
горизонтали, где развертывается сюжет, и по вертикали, где
выстраиваются оси символических соответствий между понятиями и
фигурами, для рационального сознания представляющиеся совершенно
разрозненными, но в структуре мифа объедененные символмическими
соответствиями.
Можно сказать, что если в самой Европе тайная раннеевропейская, а,
точнее, доевропейская традиция после папско-каролингской узурпации ушла
в повести о Граали, герметические поиски, алхимическое «Великое
делание», то на Руси она вполне явно воплотилась в Московской
государственности последних Рюриковичей и была выражена в знаменитой
иконографии т.н. «Древа Иессеова», изображенного в кремлевских, и не
только кремлевских, соборах. Зеркально же «Древу Иессеову»
соответствует ряд «королей Граали» и шиитское «последование имамов».
Это есть проявление изначальной традиции, которая для наших иранских
друзей постигается через исламскую мистику, а для нас – через обращение
к православной русской, прежде всего, конечно, русской дораскольной
традиции.
И эта традиция действительно имеет прямое отношение к докаролингской Европе, к меровингской теме и к теме наследников Рюрика.
Путин начинает осознавать характер гетеротелии поступков своих
предшественников - то, что они делают, приносит результат не для
России, а для наших геополитических оппонентов, а Россию, наоборот,
ослабляет. В тот момент, когда Путин приходит к этому пониманию,
Северный Кавказ, в частности Чечня, уже полным ходом движутся в
талассократическом направлении. Те же самые англосаксонские агенты
влияния в Москве и в регионах, которые перед этим развалили Варшавский
договор и интегрировали его страны в НАТО, и в Евросоюз, которые
развалили Советский Союз и установили контакты с новыми режимами на
постсоветском пространстве, заходят на следующий виток - на распад
Российской Федерации.
В чеченской истории Ельцин действует непоследовательно, то вводит
войска, то выводит, то бросает необученную молодежь на верную смерть,
то отправляет туда генерала Лебедя, который заключает позорный
предательский Хасавюртовский мир, а то и передает чеченским сепартистам
информацию о тайных складах с оружием. К тому моменту мы заходим на
распад Российской Федерации, приближается триумф Карфагена, который уже
потирает руки, поскольку вслед за Кавказом идёт Поволжье, населенное
татарами, а потом все многообразие различных регионов Российской
Федерации, которые готовятся переформатироваться и выйти из состава
Российской Федерации.
27 марта в МГУ прошел семинар из цикла «Прикладная геополитика», который читает заместитель руководителя Центра консервативных исследований Валерий Коровин. На этот раз основное внимание уделялось описанию стратегии и тактики сетевых войн.
Какая сила движет народами? Что их заставляет созидать и разрушать
империи, создавать шедевры, остающиеся в памяти человечества, или вдруг
покидать родные места, устремляясь к неведомой цели? Почему мы мыслим и
поступаем иначе, чем представители других культур, что отличает «нас»
от «не нас»? В конце концов, кто такие «мы», и как эти «мы» соотносятся
с индивидуальным «я» - с его действиями, мыслями, снами и скрытыми
комплексами?Ответить на эти – далеко не праздные – вопросы (или,
если не дать исчерпывающий ответ, то хотя бы приблизиться к пониманию
сути проблемы) пытается структурная социология – наука, возникающая на
наших глазах на стыке «классической» социологии, структуралистской
философии, этнологии, социальной психологии и юнгианского «глубинного
психоанализа».
Семинары проф. А.Г. Дугина: весенний семестр 2011
Социология глобального общества
Тотальная свобода консерватизма
Внешнеполитическая стратегия России в XXI веке
Северный Кавказ: русский фактор (summary)
Перепись: время сверки терминов
Яд модернизации: манифест против модернизации
Тандем крепок как никогда / тандем разлетелся вдребезги 
Консервативный ответ модернизации
Владимир Добреньков: Университет как идеология
Теория хаоса и стратегическое мышление
Александр Дугин: Сорвать маску с Обамы
Глобальная безопасность: стратегия для России
Политическая система России: симулякры и альтернативы
Михаил Леонтьев: Вечные ценности консерватизма
МГУ - "последний бастион" русской гуманитарной науки
Мировосприятие и коммуникация в постмодернистской культуре
Студенты требуют эпистемы
